В целом голова у меня работает хорошо. Особенно зубами.

Случилось так, что актёры Александр Абдулов и Семён Фарада захотели, чтобы и у их героев, слуг графа Каллиостро — Жакоба и Маргадона, была своя песня. Написать её нужно было срочно, а поэта Юлия Кима (который писал песни к фильмам Марка Захарова) в это время в Москве не было.
Захаров попросил композитора Геннадия Гладкова по-быстрому сочинить что-то в духе неаполитанского романса, тот пришёл в замешательство. Правда длилось оно всего несколько секунд:
— Я помню — это был исторический миг. Гена был сначала в отчаянии, потом открыл крышку рояля и сразу запел и музыку, и слова, — рассказывал Марк Захаров
— А мы в консерватории изучали итальянские термины, и я запомнил выражение «уно моменто». Ну, и стал на эту тему сочинять музыку. Захаров покатывался от смеха, — говорил Геннадий Гладков.
Абракадабра, сложенная из разных итальянских слов, так понравилась режиссёру, что он решил ничего не менять. Разве что знакомая студентка с факультета иняза помогла доработать отдельные строчки, чтобы они между собой рифмовались.
В то время все официальные произведения искусства надо было «литовать» (т.е., получать разрешение) на худсовете. Когда создатели «Формулы любви» представили текст со строчками «марэ, бэлла донна э ун бэль канцонэ…», от них тут же потребовали перевод. Когда же поняли, что это просто набор слов, то определили композицию как «Народную неаполитанскую песню», а авторство записали так: «Слова Гладкова и народные».
Народ Неаполя очень бы удивился. Ведь для них текст песни звучал бы так:
Море, красивая женщина и прекрасная песня.
Ты знаешь, что я люблю тебя, люблю всегда.
Красивая женщина, море, верить, петь.
Дай мне мгновение, что мне больше нравится.
Одно, одно, одно мгновение.
Одно, одно, одно чувство.
Одна, одна, одна любезность.
Одно, одно, одно таинство.
Впрочем, в фильме Жакоб объясняет Машеньке этот текст по-своему:
— В этой песне поётся о прекрасной итальянской девушке. Однажды её возлюбленный уплыл в море и не вернулся. Она долго плакала, потом сняла с себя всё и вошла в бурное море. И сия пучина поглотила ея в один момент. В общем, все умерли.

— Государство не просило вас рожать!
— Вообще-то просило.
— Ладно — просило, но это все равно нас ни к чему не обязывает!

Жизнь — это шумный праздник, на который тебя затаскивают без предварительного приглашения и вышвыривают без уведомления.

Настоящий раб — это не тот, кто ходит в кандалах и кого бьют плетью. Настоящий раб — это раб, который не хочет быть свободным, а хочет, чтобы свободный тоже стал рабом.

Пишет мне тут одна тетенька и говорит, что она начинающая «авторка» и «блогерка», просит оценить заметку и дать, так сказать, критику. Я, естественно, пишу, что начинающей авторке стоит начать со словаря. И, конкретно, с поиска там слова «авторка». После этого я узнаю, что авторка меня читала много лет и даже представить не могла, что я окажусь такой женоненавистнической мразью. И ведь такие авторки, докторки, комментаторки, бухгалтерки, пилотки и, прости господи, даже коучерки множатся с каждым днем. А для меня использование невменяемых феминитивов — маркер невменяемого человека. И сейчас объясню почему.

1. Поскольку любительши феминитивов родной язык не знают от слова «совсем», то для создания женских форм берут, обычно, самые неподходящие суффиксы. А наш язык устроен так, что за этими самыми суффиксами исторически закрепились негативные оттенки. Например, если про тетеньку говорят «доктор», то это уважительно. Если «докторша» или «врачиха» — пренебрежительно. Если «докторица», то свысока, часто, подчеркивая возраст и отсутствие опыта. Если «докторка», то, значит, русский язык не родной. В то же время учитель или учительница — уважительно, а училка — пренебрежительно. Это не надо объяснять людям, у который русский язык — родной. Не понимают этого только авторки. Потому что идиотки.

2. В нашем языке исторически сложилось множество феминитивов. Но создавали их не авторки и, поэтому, звучат они прекрасно. Не стюардка, а стюардесса. Не императорка или императорша, а императрица. Не королька, а королева. Не князька, а княгиня. Многие не знают, но даже у слова «кавалер» (применительно к орденам) есть феминитив. И это не кавалерка, не кавалерша и даже не кавалерица, а, сюрприз, кавалерственная дама! Вдумайтесь, насколько это красиво звучит! Песня! А еще иногда их любимый суффикс «к» превращает слово в нечто совсем другое. Например, «пидop» — человек, а «пидopка» — шапка. И с пилотом ситуация такая же. Как быть? Придумывать пидopиц и пилотинь?

3. Кривые феминитивы — это насилие над языком. Для любого культурного человека, знающего русский, хотя бы, в рамках школьной программы по литературе, они выглядят чужеродным элементом, который дико режет глаз. Читая, об них всегда спотыкаешься. И это раздражает.

4. Любительки феминитивов говорят, что очень важно подчеркивать пол в профессии. Ведь это признак равноправия с мужчинами! Но признак равноправия с мужчинами — делать работу так, чтобы было не ясно, кто ее сделал. А показательно ставя на первое место пол, они в рупор орут «я тетенька!!!» Они задвигают на второй план свою профессию, в которой, якобы, хотят быть наравне с мужчинами и изо всех сил орут о своей половой принадлежности. Более того, феминитивы в нашем языке очень часто используются как раз для того, чтобы специально указать на профнепригодность человека или пренебрежение. Да-да, назвать женщину «адвокатшей» — это не уважительное подчеркивание пола, а, фактически, оскорбление. Поэтому всех нормальных тетенек корежит от феминитивов. Но тем, кто языка не знает, этого не объяснить.

5. В русском языке у профессий нет пола. Они все, за редким исключением, унисекс. Поэтому куча дяденек без проблем работают судьями, баристами, среднеполыми сомелье и даже, о ужас, проститутками. Никто еще в здравом уме не называл себя «судь».

Ну и самое интересное: какой феминитив у нашего вида «человек разумный»? «Человекиня разумная»? «Человечина»? «Людина»? «Xyиня толковая»? Или, может, «пиздoнoсица xитpoвыeбaнaя»?

Автор: Иван Котт

О нас думают плохо лишь те, кто хуже нас. А те, кто лучше нас… им просто не до нас.
© Омар Хайям

В пост увеличиваются продажи свечей… но не уменьшаются продажи мяса

Разговаривали тут про нынешние тиражи у российских писателей, и я вспомнила, что хотела еще про одну вещь рассказать в связи с Фитцджеральдом — как раз связанную с тиражами.

Первый роман он, как известно, написал, чтобы впечатлить взбалмошную девицу из порядочной семьи — свою будущую жену Зельду. Она от первоначального согласия на брак отказалась, поскольку жених был неперспективным, без дохода и имени. И тогда он написал роман «По эту сторону рая» — вот прямо за лето после отказа написал и в сентябре отнес в издательство. В издательстве роман приняли (очень быстро — 4 сентября он отнес — 16-го его официально приняли). Зельда возобновила помолвку с ним, как он есть теперь будущий знаменитый писатель. Но публикацию отложили до весны. (я вообще заметила, что книги в то время часто печатали весной — наверное, к лету у них был самый разгар читательского сезона?)

Весною, в марте 1920, роман напечатали тиражом в три тысячи. И эти три тысячи первого тиража были распроданы ровно за три дня. Через день после продажи всех экземпляров Фитцджеральд послал телеграмму Зельде — приезжай в Нью-Йорк, там поженимся. И они поженились — через неделю после выхода его романа.

Теперь он был успешный начинающий писатель. Первый роман допечатывали раз двенадцать, и за два года после выхода было продано 49 075 экземпляров. Американские издатели считают не выпущенные, а проданные книги — и именно в них определяется успех или не успех писателя. Заработал Фитцджеральд на нем не то, чтобы золотые горы — 6 200 долларов за первый год.

Второй роман «Прекрасные и проклятые» он написал через два года после первого. В СССР он, кажется, вовсе не переводился и не издавался (первое упоминание я нашла от 2008 г). Основываясь на успехе первого романа, издатель заложил первый тираж в 20 000 копий. Потом было напечатано и продано еще 50 тысяч. Итого всего 70 тысяч.

Сразу после второго романа он задумал идею третьего, но прошло еще три года, пока он его написал. Уже готовый роман издатель уговорил переписать, чтобы прояснить характер Гэтсби. Сам Фитцджеральд считал, что пишет теперь не ради сюжета и деталей, а ради чистого художественного воплощения, что это будет художественное, артистическое произведение. Он отказался от десятитысячного аванса, если роман будет сериально печататься в журнале, потому что хотел выпустить его целиком и как можно быстрее. В общем ему заплатили около шести тысяч — часть авансом и часть сразу после выхода.

Первый тираж был в 20 тысяч. Сразу после публикации Фитцджеральд стал телеграфировать издателю с вопросами — и каков успех? Успех непонятен — осторожно отвечал издатель. Рецензии были тоже двойственные — часть рецензентов хвалила, часть сокрушалась, что писатель не поднялся до ожиданий читателей. Друзья его в частных письмах роман превозносили, но ему нужно было общественное признание и реальный успех в продажах. В критических рецензиях писали, что роман скучен, вымучен, что в нем нет того таланта, что обещали два первых романа писателя, работа слабая и второстепенная.

Хотя роман был напечатан еще одним тиражом, многие экземпляры остались нераспроданными годы спустя. Всего до его смерти в 1940-м было продано 25 000 экземпляров. Сам он при издании с надеждой расчитывал, что продано будет не менее 75 тысяч сразу после издания. Заработал он на нем всего 2 000 долларов. За 15 лет после выпуска роман потихоньку отправлялся в забвение. К сороковым годам джазовые вечеринки двадцатых казались уже глубоким прошлым и роман был как бы «анекдотом про старые времена». Неплохие деньги ему принесла продажа прав на экранизацию. Но все это было не то. Фитцджеральд рассчитывал, что роман поставит его в ряды настоящих серьезных писателей, упрочит его положение — но этого не случилось.

Следующий роман он выпустил только через девять лет. В нем нашли отражения печальные события с шизофренией его жены Зельды, его роман с молодой голливудской старлеткой и общее его ощущение, что он неудачник в конечном итоге. Я знаю, что у многих он любимый и нравится больше Гэтсби. И этот роман тоже продавался не блестяще и рецензии были не единодушны. Так что на момент смерти в 44 года от третьего инфаркта Фитцджеральд думал о себе как о неудачнике, главные романы его были не поняты и не оценены читателями и критиками, не принесли ему тех доходов, на которые он надеялся.

И тут наступает мой любимый момент — перемена участи. Не у писателя, к сожалению, но у романа.

Во время войны (второй мировой) организуется специальный комитет по обеспечиванию американских солдат книгами. И «Гэтсби» в рамках этого проекта печатается в страшном количестве экземпляров и отвозится воюющим. Книги пользуются такой же популярностью, как пин-ап картинки. Таким образом было роздано 155 тысяч экземпляров «Гэтсби». На войне люди с новым увлечением читали про мирную жизнь, красивых женщин, преданную любовь и исполненную американскую мечту — из ничего создать сказочное богатство с замками, красивыми машинами, шелковыми рубашками и фантастическими вечеринками. К концу войны было не менее 155 тысяч человек, которые считали, что роман — классика, его нужно читать всем, и он всегда тут был.

Уже в пятидесятые годы роман входит во все обязательные школьные программы, автор его начинает переходить и обосновываться в категории «великие американские писатели». В 51-м году выходит биография писателя, где роман описывается, как успешно принятый критиками — и это добавляет уверенности к мнению читателей. К 1960-му роман уже считается американской классикой и продается стабильно по 50 000 в год. И популярность его только растет. В наши дни он продается по 500 000 экземпляров в год (и еще 138 000 электронных книг по отчетам прошлого года). Всего по миру продано 25 миллионов экземпляров этого романа.

И мне очень-очень грустно, что ничего этого не досталось самому Фитцджеральду, и он этого не увидел, и умер, ощущая себя совсем другим, чем мы его знаем сегодня — неудачником, не сумевшим написать то, что докажет читателям, что он хороший серьезный писатель. К 60-м ему было бы всего 64 года — он вполне мог бы получить всю заслуженную славу. Так что я могу только повторить вывод из прошлого поста: пить надо меньше, а жить долго, чтобы слава успела тебя нагнать неспешным шагом…

Алика Рикки

В настоящее время, завидный жених, это тот, на котором не висят кредиты.